дня. Правда, он может быть любящим и заботливым. Вести себя так, будто она самый важный человек на земле. И он ее поддерживает. Всегда. В любое время готов помочь. Если она позвонит ему и скажет, что ей плохо, Уэзли примчится, будь это днем или ночью. Он всегда готов ее защитить, он ее первый и единственный мужчина. С ним она чувствует себя так же уютно, как в своем любимом пушистом халате, и, если его снять, окажется обнаженной и беззащитной.

Оливия смотрит на часы. Одиннадцать. Уэзли на работе. Он всю жизнь трудится в одном месте: в банке соседнего городка.

Неожиданно ее размышления прерывает звук хрустящего под колесами гравия. Оливия поднимает голову. Кто бы это мог быть? Мать занимается кормом для лошадей, Мэл, инструктор по верховой езде, должна прийти только к двум, это время первого урока. Оливия бросает тачку и идет к небольшому зданию перед конюшнями – может быть, заехал кто-то незнакомый, чтобы договориться об уроке верховой езды. В выходные местные ребятишки с удовольствием помогают с разными делами в конюшне, потому что им нравятся лошадки. В рабочие же дни здесь обычно нет никого, кроме нее и матери. Мэл приезжает только на занятия или чтобы позаботиться о собственной лошади, Фарго, но на этом ее обязанности заканчиваются. Иногда по воскресеньям Оливия собирает компанию опытных наездников для прогулок, но обучение целиком на Мэл.

Оливии незнакома машина – серебристая «Ауди» – и высокая интересная женщина, уверенно идущая от железных ворот. Ее рыжие волосы выбиваются из-под темно-зеленой шапочки с помпоном. Она приезжая – это сразу видно по одежде. Модное пальто, сапоги на каблуках и хорошо скроенные брюки. Все черное, кроме шапочки. У входа в контору она на секунду останавливается, будто сомневается, стоит ли заходить. Контора на самом деле просто сарай, стоящий перед конюшнями, практически без мебели. В углу зажат металлический шкафчик, а лицом к двери – одинокий письменный стол, на котором лежат бумаги с записями и расписанием занятий школы верховой езды. И Оливия, и ее мать не любят технику. Уэзли сотни раз пытался объяснить им преимущества современных устройств, но в итоге сдался.

– Входите, – Оливия улыбается женщине, неуверенно остановившейся на пороге. – Вы хотите записаться на занятие? – Она идет к письменному столу и листает журнал регистрации в поисках сегодняшнего числа.

– Нет, нет, спасибо, – отвечает гостья, на лице у нее паника. Она заходит в контору. У нее акцент. Северный. Оливии нравится его звучание. Он делает речь мягкой и доброжелательной – и сразу же успокаивает ее.

– Чем я могу вам помочь?

– Вы – Оливия Ратерфорд?

И в этот момент Оливия все понимает. Какая же она дура, что сразу не сообразила! Журналистка. О ней предупреждал Уэзли. И вот она здесь, практически у нее в доме, а в отсутствие матери и Уэзли Оливия не знает, как себя с ней вести…

Она каменеет, сжимает зубы, скрещивает руки на груди.

– А кто ей интересуется?

– Меня зовут Дженна Халлидей. Я готовлю подкаст для Би-би-си о событиях двадцатилетней давности. Я знаю, что вы ни разу не разговаривали с представителями прессы, но это немного другое… Я надеялась, что вам интересно будет поучаствовать, потому что…

Но Оливия не в состоянии сосредоточиться на словах; они стучат у нее в голове, сливаясь в один поток шума. Она слышит что-то про «ваша версия случившегося», и как эксклюзивное интервью «заставит других журналистов не вмешиваться». Оливия все это слышала и раньше. Она никогда не общалась с прессой по поводу аварии. И не будет.

Оливия трясет головой и затыкает руками уши, не заботясь о том, что она может показаться инфантильной или грубой.

– Нет. Нет. Нет!!!

Дженна замолкает, черты ее лица смягчаются. Она протягивает руку, но, передумав, опускает. Оливия замечает зеленый цвет ее глаз. Цвет крыжовника в материнском саду. Крыжовника, к которому она не прикасалась с тех пор, как в пятилетнем возрасте ее всю ночь от него рвало.

– Простите, – говорит Дженна мягко, и Оливия замечает, что щеки ее розовеют. – Я совсем не хотела вас обидеть. Наверное, тяжело жить, так и не узнав, что же случилось…

– И все-таки вы решили прийти и поговорить? – Оливия распрямляет плечи, хотя неважно, насколько ровно она держит спину. Она никогда не будет такой высокой, элегантной, уверенной в себе, как эта журналистка. Наверняка эта Дженна Халлидей легко получала в жизни все и всех, кого хотела.

Дженна смотрит в пол, а когда она поднимает голову, Оливию удивляет ее открытое выражение лица. Естественное.

– Мне казалось правильным дать вам шанс рассказать о происшествии. Ведь это история о том, как пропали ваши подруги.

– Мне рассказать эту историю? – Она чувствует, как жар приливает к лицу. – Это не история! Это не байка для развлечения публики! Это… – Делает глубокий вдох, чтобы успокоиться. – Это моя жизнь.

– Я понимаю.

– Как вы можете это понять? – Оливия смотрит в глаза этой женщине, этой незваной гостье. – С каких это пор журналисты действительно что-то понимают? С вами такое было?

– Нет, но…

– Тогда не болтайте ерунды. Это все лицемерие.

– Простите меня. Даже боюсь представить, что вам пришлось пережить.

Оливия чувствует, как к глазам подступают слезы. Как быть?

Дженна смотрит на нее спокойно и сочувственно. Это немного примиряет с ней Оливию. Ей хочется ненавидеть эту женщину. Хочется обвинить ее во всем, что случилось. И в аварии, и в том, что было позднее, в нескончаемой боли, физической и душевной. Люди в городе смотрят на нее косо, сплетничают за ее спиной, даже бывают откровенно враждебны. Единственное, чего она хочет, – скрыться ото всех. Правда, сегодняшняя гостья не похожа на журналистов, с которыми ей приходилось встречаться раньше. Она кажется более человечной и, похоже, действительно стремится выслушать ее. Но нет. Оливия обещала Уэзли. Она не может вернуться к тому, что было.

Дженна достает из сумки визитку.

– Я ухожу. Но если передумаете, вот мои координаты.

Она дает ее Оливии; та бросает ее на письменный стол, как будто это мусор.

– Я буду в городе до пятницы.

Повисает неловкая тишина. Наконец Дженна слегка улыбается и выходит. Ее медного цвета волосы напоминают Оливии о гнедом жеребце, который когда-то раньше у них был.

Оливия с облегчением вздыхает, ноги ее дрожат. Она опускается на тележку, горло горит.

Уэзли прав. Нельзя разговаривать с этой женщиной. Ни в коем случае.

Оливия понимает: стоит ей начать говорить, и она не сможет остановиться.

9

Дженна

Я не удивлена, что Оливия